Поппер – рациональный или, по крайней мере, рационально отслеживаемый переход. Кун – как смена веры, не объяснимое рационально.
Концепция научно-исследовательских программ.
Если рассмотреть наиболее значительные последовательности, имевшие место в истории науки, то видно, что они характеризуются непрерывностью, связывающей их элементы в единое целое. Эта непрерывность есть не что иное, как развитие некоторой исследовательской программы, начало которой может быть положено самыми абстрактными утверждениями. Программа складывается из методологических правил: часть из них-это правила, указывающие каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть-это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика).
Отрицательная эвристика: "твердое ядро" программы
У всех исследовательских программ есть "твердое ядро". Отрицательная эвристика запрещает уступки, когда речь идет об утверждениях, включенных в "твердое ядро". Вместо этого, мы должны напрягать нашу изобретательность, чтобы прояснять, развивать уже имеющиеся или выдвигать новые "вспомогательные гипотезы", которые образуют защитный пояс вокруг этого ядра. Защитный пояс должен выдержать главный удар со стороны проверок; защищая таким образом окостеневшее ядро, он должен приспосабливаться, переделываться или даже полностью заменяться, если того требуют интересы обороны. Если все это дает прогрессивный сдвиг проблем, исследовательская программа может считаться успешной. Она неуспешна, если это приводит к регрессивному сдвигу проблем.
Пример: ньютоновская теория тяготения, аномалии вокруг нее и подтверждающие аномалии теории. Ньютонианцы опровергают эти теории и превревращют контрпримеры в подтверждающие. Каждый удачный ход в этой игре позволяет предсказать новые факты, увеличивает эмпирическое содержание. Перед нами пример устойчиво прогрессивного теоретического сдвига. Нужно, чтобы каждый следующий шаг исследовательской программы направлялся к увеличению содержания, иными словами, содействовал последовательно прогрессивному теоретическому сдвигу проблем. Кроме того, надо, чтобы, по крайней мере, время от времени это увеличение содержания подкреплялось ретроспективно; программа в целом должна рассматриваться как дискретно прогрессивный эмпирический сдвиг. Это не значит, что каждый шаг на этом пути должен непосредственно вести к наблюдаемому новому факту. Тот смысл, в котором здесь употреблен термин "дискретно", обеспечивает достаточно разумные пределы, в которых может оставаться догматическая приверженность программе, столкнувшаяся с кажущимися "опровержениями".
Положительная эвристика.
Лишь немногие теоретики, работающие в рамках исследовательской программы, уделяют большое внимание "опровержениям". Они ведут дальновидную исследовательскую политику, позволяющую предвидеть такие "опровержения".
Если отрицательная эвристика определяет "твердое ядро" программы, которое, по решению ее сторонников, полагается "неопровержимым", то положительная эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то, чтобы изменять и развивать "опровержимые варианты" исследовательской программы, как модифицировать, уточнять "опровержимый" защитный пояс.
"Модель" - это множество граничных условий (возможно, вместе с некоторыми "наблюдательными" теориями), о которых известно, что они должны быть заменены в ходе дальнейшего развития программы. Более или менее известно даже каким способом. Это еще раз говорит о том, какую незначительную роль в исследовательской программе играют "опровержения" какой-либо конкретной модели; они полностью предвидимы, и положительная эвристика является стратегией этого предвидения и дальнейшего "переваривания".
Таким образом, методология научных исследовательских программ объясняет относительную автономию теоретической науки. То, какие проблемы подлежат рациональному выбору ученых, работающих в рамках мощных исследовательских программ, зависит в большей степени от положительной эвристики программы, чем от психологически неприятных, но технически неизбежных аномалий. Аномалии регистрируются, но затем о них стараются забыть, в надежде что придет время и они обратятся в подкрепления программы. Повышенная чувствительность к аномалиям свойственна только тем ученым, кто занимается упражнениями в духе теории проб и ошибок или работает в регрессивной фазе исследовательской программы, когда положительная эвристика исчерпала свои ресурсы. (Все это, конечно, должно звучать дико для наивного фальсификациониста, полагающего, что раз теория "опровергнута" экспериментом (т. е. высшей для него инстанцией), то было бы нерационально, да к тому же и бессовестно, развивать ее в дальнейшем, а надо заменить старую пока еще неопровергнутой, новой теорией). Непротиворечивость - в точном смысле этого термина (172) - должна оставаться важнейшим регулятивным, принципом (стоящим вне и выше требования прогрессивного сдвига проблем); обнаружение противоречий должно рассматриваться как проблема.** Причина проста. Если цель науки-истина, наука должна добиваться непротиворечивости; отказываясь от непротиворечивости, наука отказалась бы и от истины. Утверждать, что "мы должны умерить нашу требовательность", (173) то есть соглашаться с противоречиями - слабыми или сильными - значит предаваться методологическому пороку. С другой стороны, из этого не следует, что как только противоречие - или аномалия - обнаружено, развитие программы должно немедленно приостанавливаться; разумный выход может быть в другом: устроить для данного противоречия временный карантин при помощи гипотез ad hoc и довериться положительной эвристике программ.
Кроме того, некоторые из самых значительных исследовательских программ в истории науки были привиты к предшествующим программам, с которыми находились в вопиющем противоречии. Например, астрономия Коперника была "привита" к физике Аристотеля. Когда же росток привитой программы войдет в силу, приходит конец мирному сосуществованию, симбиоз сменяется конкуренцией, и сторонники новой программы пытаются совершенно вытеснить старую.По отношению к "привитой программе" вообще возможны две крайние и равно нерациональные позиции.
Консервативная позиция заключается в том, что развитие новой программы должно быть приостановлено до тех пор, пока не будет каким-то образом устранено противоречие со старой программой, затрагивающее основания обеих программ: работать с противоречивыми основаниями иррационально. "Консерваторы" направляют основные усилия на устранение противоречия, пытаясь объяснить (аппроксимативно) постулаты новой программы, исходя из понятий старой программы, что не приводит к успеху.
Анархическая позиция по отношению к привитым программам заключается в том, что анархия в основаниях возводится в ранг добродетели, а (слабое) противоречие понимается либо как фундаментальное природное свойство, либо как показатель конечной ограниченности человеческого познания.
Рациональная позиция лучше всего представлена Ньютоном, который некогда стоял перед проблемами, в известном смысле похожими на обсуждаемую. Картезианская механика толчка, к которой была первоначально привита механика Ньютона, находилась в (слабом) противоречии с ньютоновской теорией гравитации. Ньютон работал как над своей положительной эвристикой (и добивался успеха), так и над редукционистской программой (без успеха). Рациональная позиция по отношению к "привитым" программам состоит в том, чтобы использовать их эвристический потенциал, но не смиряться с хаосом в основаниях, из которых они произрастают. Наличие прогрессивного сдвига обеспечивает доверие и рациональность - по отношению к исследовательской программе с противоречием в основаниях.
Важным уроком анализа исследовательских программ является тот факт, что лишь немногие эксперименты имеют действительное значение для их развития. Проверки и "опровержения" обычно дают физику-теоретику столь тривиальные эвристические подсказки, что крупномасштабные проверки или слишком большая суета вокруг уже полученных данных часто бывают лишь потерей времени. Чтобы понять, что теория нуждается в замене, как правило, не нужны никакие опровержения; положительная эвристика сама ведет вперед, прокладывая себе дорогу. К тому же, прибегать к жестким "опровергающим интерпретациям", когда речь идет о совсем юной программе, - это опасная методологическая черствость. Первые варианты такой программы и применяться-то могут только к "идеальным", несуществующим объектам; нужны десятилетия теоретической работы, чтобы получить первые новые факты, и еще больше времени, чтобы возникли такие варианты исследовательской программы, проверка которых могла бы дать действительно интересные результаты, когда опровержения уже не могут быть предсказаны самой же программой.
Диалектика исследовательских программ поэтому совсем не сводится к чередованию умозрительных догадок и эмпирических опровержений. Типы отношений между процессом развития программы и процессами эмпирических проверок могут быть самыми разнообразными; какой из них осуществляется - вопрос конкретно-исторический.
Укажем три наиболее типичных случая.
1) Пусть каждый из следующих друг за другом вариантов H1, H2, Н3 успешно предсказывают одни факты и не могут предсказать другие, иначе говоря, каждый из этих вариантов имеет как подкрепления, так и опровержения. Затем предлагается Н4, который предсказывает некоторые новые факты, но при этом выдерживает самые суровые проверки. Мы имеем прогрессивный сдвиг проблем и к тому же благообразное чередование догадок и опровержений в духе Поппера. (201)Можно умиляться этим классическим примером, когда теоретическая и экспериментальная работы шествуют рядышком, рука об руку.
2) Во втором случае мы имеем дело с каким-нибудь одиноким Бором (может быть, даже без предшествующего ему Бальмера), который последовательно разрабатывает H1, Н2, Н3, Н4, но так самокритичен, что публикует только Н4. Затем Н4 подвергается проверке, и данные оказываются подкрепляющими для Н4 - первой (и единственной) опубликованной гипотезы. Тогда теоретик, имеющий дело только с доской и бумагой, оказывается, повидимости, идущим далеко впереди экспериментатора - перед нами период относительной автономии теоретического прогресса.
3) Теперь представим, что все эмпирические данные, о которых шла речь, уже известны в то время, когда выдвигаются H1, H2, Н3 и Н4. Тогда вся эта последовательность теоретических моделей не выступает как прогрессивный сдвиг проблем, и поэтому, хотя все данные подкрепляют его теории, ученый должен работать над новыми гипотезами, чтобы доказать научную значимость своей программы.
Новый взгляд на решающие эксперименты: конец скороспелой рациональности. Ученый не должен соглашаться с тем, что исследовательская программа превращается в
воплощение научной строгости, претендующее на роль всезнающего арбитра. К сожалению, именно на такой позиции стоит Т. Кун: то, что он называет нормальной наукой", на самом деле есть не что иное, как исследовательская программа, захватившая монополию. В действительности же исследовательские программы пользуются полной монополией очень редко, к тому же очень недолго, какие бы усилия не предпринимали картезианцы ли, ньютонианцы ли, сторонники ли Бора. История науки была и будет историей соперничества исследовательских программ, (или, если угодно, "парадигм"), но она не была и не должна быть чередованием периодов нормальной науки: чем быстрее начинается соперничество, тем лучше для прогресса. "Теоретический плюрализм" лучше, чем "теоретический монизм": здесь Лакатос согласен с Поппером.
Возможны ли какие-либо объективные причины, по которым программа должна быть отвергнута, то есть элиминировано ее твердое ядро и программа построения защитных поясов? Вкратце, наш ответ состоит в том, что такая объективная причина заключена в действии соперничающей программы, которой удается объяснить все предшествующие успехи ее соперницы, которую она к тому же превосходит дальнейшей демонстрацией эвристической силы. Эта сила зависит от фактуальной новизны теории, однако новизна актуального высказывания часто становится явной только спустя много времени. Новая исследовательская программа, вступившая в конкурентную борьбу, может начать с нового объяснения "старых" фактов, но иногда требуется много времени, чтобы она предсказала "действительно новые" факты.
Все это убедительно говорит о том, что не следует отказываться от подающей надежды исследовательской программы только потому, что она не смогла одолеть сильную соперницу. Ее не следует отбрасывать, если она, при условии, что у нее нет соперницы, осуществляет прогрессивный сдвиг проблем.
Все это вместе взятое подчеркивает важность методологической терпимости, но оставляет открытым вопрос, как же все-таки элиминируются исследовательские программы. Внутри исследовательской программы "малые решающие эксперименты", призванные сделать выбор между последовательными вариантами - дело вполне обычное. С помощью эксперимента нетрудно сделать выбор между n-й и n+1-й версией, поскольку n+1-й версия не только противоречит n-й, но и превосходит ее. Если n+1-я версия имеет более подкрепленное содержание, определяемое в рамках одной и той же программы и на основе одних и тех же достаточно подкрепленных "наблюдательных" теорий, то элиминация имеет относительно обычный характер.
Когда соперничают две исследовательские программы, их первые "идеальные" модели, как правило, имеют дело с различными аспектами данной области явлений (так, первая модель ньютоновской полукорпускулярной оптики описывала рефракцию световых лучей, первая модель волновой оптики Гюйгенса-интерференцию). С развитием соперничающих исследовательских программ они постепенно начинают вторгаться на чужую территорию, и тогда возникает ситуация, при которой n-й вариант первой программы вступает в кричащее противоречие с т-м вариантом второй программы. (219) Ставится (неоднократно) некий эксперимент, и один из этих вариантов терпит поражение, а другой празднует победу. Но борьба на этом не кончается: всякая исследовательская программа на своем веку знает несколько таких поражений. Чтобы вернуть утраченные позиции, нужно только сформулировать п+1-й (или n+k-й) вариант, который смог бы увеличить эмпирическое содержание, часть которого должна пройти успешную проверку.
Если длительные усилия ни к чему не приводят, и программа не может вернуть себе прежние позиции, борьба затихает, а исходный эксперимент задним числом признается "решающим". Но если потерпевшая поражение программа еще молода и способна быстро развиваться, если ее "протонаучные" достижения вызывают достаточное доверие, предполагаемые "решающие эксперименты" один за другим оттесняются в сторону, уступая ее рывкам вперед.* Даже если проигравшая какое-то сражение программа находится в зрелом возрасте, привыкнув к признанию и "утомившись" от него, приближается к "естественной точке насыщения", (220) она все же может долго сопротивляться и предлагать остроумные инновации, увеличивающие эмпирическое содержание, даже если при этом они не увенчиваются эмпирическим успехом. Программу, которую поддерживают талантливые ученые, обладающие живым и творческим воображением, победить чрезвычайно трудно.
Р ешающие эксперименты признаются таковыми лишь десятилетия спустя. Нет ничего такого, что можно было бы. назвать решающими экспериментами, по крайней мере, если понимать под ними такие эксперименты, которые способны немедленно опрокидывать исследовательскую программу. На самом деле, когда одна исследовательская программа терпит поражение и ее вытесняет другая, можно - внимательно вглядевшись в прошлое - назвать эксперимент решающим, если удается увидеть в нем эффектный подтверждающий пример в пользу победившей программы и очевидное доказательство провала той программы, которая уже побеждена. Но если ученый из "побежденного" лагеря несколько лет спустя предлагает научное объяснение якобы "решающего эксперимента" в рамках якобы разгромленной программы (или в соответствии с ней), почетный титул может быть снят и "решающий эксперимент" может превратиться из поражения программы в ее новую победу.
Учитывая сказанное ранее, идея скороспелой рациональности выглядит утопической. Но эта идея является отличительным признаком большинства направлений в эпистемологии. Джастификационистам (научное знание состоит из доказательно обоснованных высказываний) хотелось бы, чтобы научные теории были доказательно обоснованы еще прежде, чем они публикуются; пробабилисты возлагают надежды на некий механизм, который мог бы, основываясь на опытных данных, немедленно определить ценность (степень подтверждения) теории; наивные фальсификационисты верили, что по крайней мере элиминация теории есть мгновенный результат вынесенного экспериментом приговора. (291) Я, надеюсь, показал, что все эти теории скороспелой рациональности - и мгновенного обучения - ложны.
Мой подход предполагает новый критерий демаркации между "зрелой наукой", состоящей из исследовательских программ, и "незрелой наукой", работающей по затасканному образцу проб и ошибок. Мое понимание научной рациональности, хотя и основанное на концепции Поппера, все же отходит от некоторых его общих идей.
С этой точки зрения, ученые (и, как я показал, математики (297)) поступают совсем не иррационально, когда пытаются не замечать контрпримеры, или, как они предпочитают их называть, "непокорные" или "необъяснимые" примеры, и рассматривают проблемы в той последовательности, какую диктует положительная эвристика их программы, разрабатывают и применяют свои теории, не считаясь ни с чем. (298) Вопреки фальсификационистской морали Поппера, ученые нередко и вполне рационально утверждают, что "экспериментальные результаты ненадежны или что расхождения, которые, мол, существуют между данной теорией и экспериментальными результатами, лежат на поверхности явлений и исчезнут при дальнейшем развитии нашего познания".
Выше этот вопрос уже затрагивался, здесь сделаем некоторые добавления. В одном из своих определений эвристика понимается как метод, или методологическая дисциплина, предметом которой является решение проблем в условиях неопределенности. Область эвристики включает в себя неточные методологические регулятивы, а ее главная проблема - разрешение возникающих в науке противоречий. Эвристические (творческие) методы решения задач обычно противопоставляются формальным методам решения, опирающимся на точные математические модели.
С точки зрения Лакатоса и некоторых других западных методологов, эвристике свойственны догадки, ограничение объема поиска посредством анализа целей, средств и материалов, попытки интеграции мышления и чувственного восприятия, сознания и бессознательного. «Программа складывается из методологических правил: часть из них - это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть - это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)» 2 .
При этом Лакатос считает, что, во-первых, «положительная эвристика исследовательской программы также может быть сформулирована как «метафизический (т. е. философский. - В. К.) принцип». Во-вторых, «положительная эвристика является, вообще говоря, более гибкой, чем отрицательная». В-третьих, необходимо «отделить «твердое ядро» от более гибких метафизических принципов, выражающих положительную эвристику». В-четвер-
1 Лакатос И. Методология научных исследовательских программ // Вопросы философии. 1995. № 4. С. 138. 2 Там же. С. 148.
тых, «положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы». В-пятых, «положительная и отрицательная эвристика дают вместе примерно (неявное) определение «концептуального каркаса» (и, значит, языка)» 1 .
Таким образом, положительная эвристика - это методологические правила, способствующие позитивному развитию научно-исследовательских программ. Эти правила предписывают, какими путями следовать в ходе дальнейших исследований. Положительная эвристика включает в себя ряд предположений, как видоизменить или развить опровергаемые варианты исследовательской программы, каким образом модернизировать или уточнить «предохранительный пояс», какие новые модели надо разрабатывать для расширения области применения программы.
Отрицательная эвристика - это совокупность методологических правил, ограничивающих множество возможных путей исследования, позволяющих избегать окольных или неправильных путей движения к истине. Она предлагает изобретать вспомогательные гипотезы, образующие «предохранительный пояс» вокруг «жесткого ядра» исследовательской программы, которые должны адаптрироваться, модифицироваться или даже полностью заменяться при столкновении с контрпримерами.
Даже самые динамичные и последовательно прогрессивные исследовательские программы могут "переварить" свои "контр-примеры" только постепенно . Аномалии никогда полностью не исчезают. Но не надо думат ь, будто не получившие объяснения аномалии - "головоломки", как их назвал бы Томас Кун , берутся наобум, в произвольном порядке, без какого-либо обдуманного плана. Этот план обычно составляется в кабинете теоретика, независимо от известных аномалий . Лишь немногие теоретики, работающие в рамках исследовательской программы, уделяют большое внимание "опровержениям". Они ведут дальновидную исследовательскую политику, позволяющую предвидеть такие "опровержения". | Thomas Samuel Kuhn |
Эта политика, или программа исследований , в той или иной степени предполагается положительной эвристикой исследовательской программы. Если отрицательная эвристика определяет "твердое ядро " программы, которое, по решению ее сторонников, полагается "неопровержимым", то положительная эвристика складывается из ряда доводов, более или менее ясных, и предположений, более или менее вероятных, направленных на то, чтобы изменять и развивать "опровержимые варианты" исследовательской программы, как модифицировать, уточнять "опровержимый" защитный пояс.
Положительная эвристика выручает ученого от замешательства перед океаном аномалий. Положительной эвристикой определяется программа, в которую входит система более сложных моделей реальности; внимание ученого сосредоточено на конструировании моделей, соответствующих тем инструкциям, какие изложены в позитивной части его программы. На известные "контрпримеры" и наличные данные он просто не обращает внимания .
.Поэтому положительная эвристика является, вообще говоря, более гибкой , чем отрицательная. Более того, время от времени случается, что, когда исследовательская программа вступает в регрессивную фазу, то маленькая революция или творческий толчок в ее положительной эвристике может снова подвинуть ее е сторону прогрессивного сдвига. (146) Поэтому лучше отделить "твердое ядро" от более гибких метафизических принципов, выражающие положительную эвристику.
Наши рассуждения показывают, что положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы при почти полном игнорировании "опровержений"; может даже возникнуть впечатление, что как раз "верификации ", а не опровержения создают точки соприкосновения с реальностью. Хотя надо заметить, что любая "верификация" n+1 варианта программы является опровержением п-ого варианта, но ведь нельзя отрицать, что некоторые неудачи последующих вариантов всегда можно предвидеть. Именно "верификации " поддерживают продолжение работы программы, несмотря на непокорные примеры.
147 “Верификация” есть подкрепление добавочного содержания в развивающейся программе Но, разумеется “верификация” не верифицирует программу, она только показывает ее эвристическую силу.
“Негативная эвристика”
“Негативную эвристику” княжеско-дружинной субкультуры так же, как и языческой культуры восточных славян, составляют: отсутствие осознания "Я" человека как специфической духовной реальности; "рефлективности" как деятельности по самоосмыслению, самоконструированию культуры; высокого авторитета темы "разума", наличие которой в духовной культуре является показателем её развитости.
Формирование княжеско-дружинной субкультуры не привело к развитию индивидуального, духовного начала в человеке. В ней также отсутствовало представление о ценности человеческой личности как духовного, неприродного существа. В Киевской Руси IX – Х веков преобладало натуралистическое отношение к человеку как существу физическому, материальному. По мнению В.О. Ключевского: “…Имущество человека в Правде ценится не дешевле, а даже дороже самого человека, его здоровья, личной безопасности. Произведение труда для закона важнее живого орудия труда – рабочей силы человека. …Безопасность капитала закон ценил дороже и обеспечивал заботливее личной свободы человека. Личность человека рассматривается как простая ценность и идет взамен имущества”. Владимир Мономах о себе говорил: "И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей”.
В отличие от западноевропейской культуры, в которой рыцарство, углубленный анализ внутреннего мира человека в христианской религиозной и художественной литературе и др. способствовали нарастанию индивидуалистических процессов, в древнерусской культуре в ІХ–Х вв. в целом практически отсутствовал интерес к субъективному миру человека, сама рефлексивная установка, что нашло выражение в отсутствии рыцарства и лирической литературы, и в частности любовной лирики. В русском героическом эпосе очень слабо звучит мотив борьбы за спасение, освобождение отдельного человека. Между тем, одной из главных целей рыцарского движения в Западной Европе была защита слабых и обездоленных, несчастных и потерпевших от властолюбия и корысти сильных. В клятве рыцаря после защиты веры и религии, короля и отечества третьим пунктом стоит: "Щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетенного; мужество рыцарей должно поддерживать всегда и во всем правое дело того, кто к ним обратится". Одной из главных задач странствующих рыцарей была защита угнетенных и несчастных, наказания насилия и несправедливости. Былинные же богатыри сражаются с чудовищами (змеем, Идолищем, Соловьем-разбойником), обладающими большой физической силой, татарами и побеждают их, благодаря преимуществу в физической мощи, но в этой борьбе гуманизм богатырей носит абстрактный характер. В их подвигах больше выражены их стремление служению князю и преодоление злой силы, чем спасение конкретных людей.
В древнерусской культуре (как в языческой славянской, так и в княжеско-дружинной) не звучит тема разума, “высокого” авторитета мудрости, в то время, как в наиболее развитых мировых цивилизациях уважение и преклонение перед мудростью уходит в глубокую древность. В древнерусской литературе мудрость, знание, разум выступают не в чистом виде, а в значительной степени с налетом ведовства, магии, волхования. Основатель государства Киевская Русь Олег называется вещим. Традиционно мудрой правительницей считается княгиня Ольга. Однако "мудрость" её заключается в хитрости, коварстве, неверности слову, т.е. в «добродетелях» варварского, языческого порядка, которые уже христиански мыслящие писатели продолжают рассматривать в качестве высоких достоинств.
Как и языческая славянская, княжеско-дружинная представляет собой субкультуру, духовная реальность которой ограничивалась наличным бытием. Если в западноевропейской культуре в Х–XI вв. разворачивается “рефлексивная” деятельность по ее самоосмыслению, преодолению варварства, творению более совершенной, возвышенной духовной реальности, то в древнерусской культуре подобного рода процессы практически не просматриваются.
Таким образом, ментальное пространство древнерусской культуры к концу Х в. представляло собой сложное образование, состоящее из двух субпространственных конфигураций, частично налагающихся конструкций и частично разорванных ценностно-мыслительных систем, земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур. К сожалению, формирование княжеско-дружинной субкультуры как культуры элитарной не привело к духовному всплеску. Напротив, языческий натурализм получил дальнейшее развитие, стал более чувственно насыщенным и многообразным. В княжеско-боярской элите проявилась не столько созидательно-продуктивная, сколько потребительско-разрушительная способность. Изменения в тематическом пространстве происходили в рамках языческих, натуралистических ценностно-мыслительных ориентаций. Универсалиями, окрашивающими все духовное пространство, являлись темы "добычи", "натуры ","вольности", "рода", "князя" и "физической силы". Поэтому в структуре объяснения духовных процессов в древнерусской культуре IX – Х вв. в объясняющей части (“экспланансе”) следует использовать эти темы в функции законов (в противном случае объяснение будет неполным). Существенную роль в преодолении варварства германских племен в Западной Европе сыграло внешнее воздействие античной культуры. Относительная обособленность территории Киевской Руси, агрессивность и “натуралистический русоцентризм” древнерусской культуры препятствовали расширению культурных связей с Византией и Западной Европой, включению её в единый европейский культуро-творческий процесс.
Необходимо обратить также внимание на то, что исследование становления и развития древнерусской культуры до XI в. не дает оснований для утверждения существования белорусской, украинской и русской культур как специфических ценностно-мыслительных реальностей. Фундаментальным, исходным, определяющим критерием существования некоторой культуры является наличие специфической ценностно-тематической реальности (“духа” культуры). Язык народа, этнос как выражение органического единства народа являются сопутствующими, но все-таки вторичными образованиями, потому что при отсутствии специфической ментальной реальности существование языка как ее отражения и этноса невозможно. Поэтому можно утверждать, что выделение этих культур не представляется возможным. Следовательно, существование их не имело места, впрочем, также, как и языка, и этносов.
Между тем, утверждение существования древнерусской культуры, состоящей из земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур, не дает оснований для утверждения существования и древнерусской народности. Преимущественно натуралистическое, “племенное" мышление доминировало на протяжении всей истории Киевской Руси, на огромных пространствах которой жило множество народов. Возникновение Киевского государства существенно не изменило их жизнь. Племенные образования стали землями, но в основе своей племенная самоидентификация оставалась прежней. Даже разноплеменной народ Переяславской земли, вероятно, осознавал себя переясловцами или более того, представителями того или иного города или населенного пункта. Тонкий слой князей, бояр, дружинников представлял собой в большой степени замкнутое образование, в значительной степени был оторван от местного населения. Поскольку централизующая, интегрирующая государственная деятельность этого слоя была невелика (фактически сводилась к получению дани), то о возникновении духовного единства говорить не приходится. Нельзя смешивать единство уровня существования, анализ которого был осуществлен, и единства самосознания, сознания "Мы". Сознания "Мы" – росы как совокупность всех народов Киевской Руси, безусловно, не было. Разве что спорадически, во время походов на Византию росы были объедены единым духом. Поэтому в этом смысле и распадаться было нечему. Было стойкое сознание "Мы" – киевляне, черниговцы, новгородцы, полочане, владимирцы, галичане и т.д. При отсутствии письменности следует иметь в виду условность употребления словосочетания "древнерусский язык". Этим словосочетанием обозначается язык не единого народа, а множества племен, сохранивший в языке, образе жизни родство от праславянского единства.
Причем эта общность в IX–Х вв. выходит за границы Киевского государства. В развитом полиэтническом государстве возникает надэтнический уровень единства: в Римской империи – римляне, в Византии – ромеи, в СССР – советский народ. При этом сохраняется этнический уровень сознания (у римских и византийских историков он прослеживается очень четко). В аморфном, варварском государстве Киевской Руси надэтнический уровень не образовался вообще. Поэтому нет необходимости и нецелесообразно использовать в анализе термина “древнерусская народность”, что было бы, в противном случае, очевидной модернизацией.
Таким образом, приход варягов на Русь и социально-экономическая дифференциация древнерусского общества привели к формированию сословия дружинников, а в ментальном плане – княжеско-дружинного субпространства, которая существенно не отличалась своей ценностно-тематической структурой и возникла посредством трансформации ФТС языческой восточнославянской культуры. Образовалось две генетически и тематически связанные ментальные субпространственные конфигурации, имеющие общий ценностно-тематический центр (ФТС).
Древнерусская культура, состоящая из земледельческой языческой славянской и княжеско-дружинной субкультур, накануне принятия христианства оставалась языческой, варварской культурой, духовное пространство которой ограничивалось натуралистическими ценностями. “Экзистенциальный” способ функционирования культур препятствовал возникновению профессиональной культуры, формирующей "рефлексивную” установку и, таким образом, выводящей за пределы наличного бытия в область "чистого духа", конструирования многослойной ценностно-мыслительные реальности и т.д.
При подготовке этой работы были использованы материалы с сайта www.studentu.ru
Похожие работы:
Она не обладает. "Негативная эвристика" выполняет важную позитивную... периода. Важнейшим обстоятельством в "негативной эвристике" в языческой культуре славян (в... .). Третьей важной особенностью "негативной эвристики" языческой культуры восточных славян...
Программа. 8. Эффективность программы. 9. Позитивная и негативная эвристика . 10. Литература. Изучая закономерности развития... дальнейшего исследования («положительная эвристика» ), а каких путей следует избегать («негативная эвристика» ). Рост зрелой...
Относительно данного параметра последней Лакатос замечает, что, во-первых, ученый не должен отказаться от исследовательской программы, если она работает неэффективно: такой отказ не является универсальным правилом.
Во-вторых, он высказывает мысль и том, что «методология исследовательских программ могла бы помочь нам сформулировать законы, которые стали бы на пути у истоков интеллектуальной мути, грозящей затопить нашу культурную среду еще раньше, чем индустриальные отходы и автомобильные газы испортят физическую среду нашего обитания».
В-третьих, Лакатос считает, что понимание науки, как поля борьбы исследовательских программ, а не отдельных теорий, предполагает новый критерий демаркации между «зрелой наукой», состоящей из исследовательских программ и «незрелой наукой», состоящей из «затасканного образца метода проб и ошибок».
В-четвертых, «мы можем оценивать исследовательские программы даже после их элиминации по их эвристической силе: сколько новых фактов они дают, насколько велика их способность объяснять опровержения в процессе роста».
Выше этот вопрос уже затрагивался, здесь сделаем некоторые добавления. В одном из своих определений эвристика понимается как метод, или методологическая дисциплина, предметом которой является решение проблем в условиях неопределенности. Область эвристики включает в себя неточные методологические регулятивы, а ее главная проблема -- разрешение возникающих в науке противоречий. Эвристические (творческие) методы решения задач обычно противопоставляются формальным методам решения, опирающимся на точные математические модели.
С точки зрения Лакатоса и некоторых других западных методологов, эвристике свойственны догадки, ограничение объема поиска посредством анализа целей, средств и материалов, попытки интеграции мышления и чувственного восприятия, сознания и бессознательного. «Программа складывается из методологических правил: часть из них -- это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть -- это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)».
При этом Лакатос считает, что, во-первых, «положительная эвристика исследовательской программы также может быть сформулирована как «метафизический (т. е. философский. -- В. К.) принцип». Во-вторых, «положительная эвристика является, вообще говоря, более гибкой, чем отрицательная». В-третьих, необходимо «отделить «твердое ядро» от более гибких метафизических принципов, выражающих положительную эвристику». В-четвертых, «положительная эвристика играет первую скрипку в развитии исследовательской программы». В-пятых, «положительная и отрицательная эвристика дают вместе примерно (неявное) определение «концептуального каркаса» (и, значит, языка)».
Таким образом, положительная эвристика -- это методологические правила, способствующие позитивному развитию научно-исследовательских программ. Эти правила предписывают, какими путями следовать в ходе дальнейших исследований. Положительная эвристика включает в себя ряд предположений, как видоизменить или развить опровергаемые варианты исследовательской программы, каким образом модернизировать или уточнить «предохранительный пояс», какие новые модели надо разрабатывать для расширения области применения программы.
Отрицательная эвристика -- это совокупность методологических правил, ограничивающих множество возможных путей исследования, позволяющих избегать окольных или неправильных путей движения к истине. Она предлагает изобретать вспомогательные гипотезы, образующие «предохранительный пояс» вокруг «жесткого ядра» исследовательской программы, которые должны адаптироваться, модифицироваться или даже полностью заменяться при столкновении с контрпримерами.
